— Анна Ивановна, здравствуйте. Приглашаете?

— Та заходите, хлопцы. А що вы прийшлы? Щось узнали про Алексея?

— Да, Анна Ивановна. Нам надо будет поговорить сегодня не торопясь, хорошо?

— Добре.

— Сын-то когда приезжает?

— Та ось телеграмма, завтра они приезжают.

— Это Сергей, Анна Ивановна, мой друг. Вы мне говорили, что тут войну пережили, а друг мой сапером работает. Это знаете, человек, который мины ищет, снаряды, взрывчатку, бомбы. Вот мы с ним сейчас Ваш двор осмотрим. Мало ли: может, где мина осталась. Опасно для жизни, Анна Ивановна.

— Да что вы, хлопцы, какие тут мины? Нияких мин тут не було, николы!

— Анна Ивановна, Вы не волнуйтесь. Мы вот этим прибором посмотрим. Мы же копать ничего не будем. Вам потом будет спокойно. Семья вон приедет, ребенок... А не мы, так другие, смотреть все равно будут. Военкомат проверять будет все дворы. Так Вам они гроши еще насчитают за эту услугу. На Баварии, знаете, во дворе был снаряд с войны и взорвался, недавно. Так что смотреть все равно у Вас будут. Не волнуйтесь, ладно. Мы вот сейчас свой прибор настроим и выйдем, пройдемся.

Цилиндрический, параллельный земле, датчик трупоискателя, собакой блуждал в траве на поводке — длинной ручке в руках Сергея. Рыскал вправо и влево, и замирал, возвращался назад. И снова шел в поиск. Сергей — поводырь необычной собаки, выслушивал шорохи в парных наушниках — «провокаторах» — как называл их сам.

Мимика, выражение глаз, отражали ход поиска наблюдающему за ним, Потемкину. «Есть? Что-то есть…» — читал он. Он видел, что было, конечно, что-то, и волновался… Но, рыскал дальше пес-трупоискатель.

«Есть, Потемкин, оно!» — в глазах и в сигналах наушников так и не прочиталось, когда обошли весь двор.

— М-м-да… — снял Сергей наушники.

— Это на сто процентов точно, Серега? — с надеждой спросил Потемкин.

— Точно, на сто. Жаль, конечно…

— Добре… — ответил Потемкин, — Теперь вот туда, — кивнул он на фасад флигелька, — и там снова включим.

— Туда? А что там? — Сергей осмотрел обновленный, подкрашенный ярко, фасадик,

— Но, мы включим, договорились?

— Ну, давай, включим…

Войдя, вместе с Сергеем, к Анне Ивановне, понял Потемкин: она наблюдала. Глаз напряженных не отводила, руки сухонькие по-стариковски, не отрывались от подоконника.

— Ну, що у Вас, хлопцы, нема? — не сразу, несмело, спросила она, посмотрев на одного, и потом, на другого.

— Нема.

— Та, и добре… Та и добре, хлопцы, — дрожали в волнении руки Анны Ивановны.

Сергей посмотрел на Потемкина.

 

***

Она знала, что Потемкин на службе. «Что он сказал Шатунову? Сказал ли? — не знала она. — Он честный, он должен сказать. Но мог не сказать, потому, что щадил ее. Не обещал он там, где другой обещал бы с восторгом: вот, Сева — он на девятом небе был бы на месте Потемкина! Но делал Потемкин, делал для Люды то, что разум не мог обещать, а она хотела… Но, может быть, он сделал все?»

Казалось, он сделал все… Он еще мог быть с нею сегодня, ведь сегодня последний день. Большего Люда просить не посмеет. Неожиданно просто пришел этот день. «Во мне нет твоего ребенка. Это значит, что ты свободен. Ты слышишь, у нас еще есть один день. Последний. Я могу его не пережить…», — она улыбнулась. Казалось самой, что это слова не ее...

Она шла по улице. Не надо было сегодня идти, никуда. Но дома она не могла ни о чем другом думать, не могла бы не ждать. Поэтому она собрала работы и пошла в издательство. Поговорить с редактором. Неконкретно, просто о том, что, кажется, что-то нашла она за несколько лет, и хотела б теперь рисовать иначе. По-новому: как-то близка она к новому стилю, почерку, или подходу к теме — надо было бы обсудить. Хотя, может быть — к черту редактору все это надо? Зачем ему эти проблемы, если Станкевич рисует и так хорошо. Но она ощущала себя на пороге чего-то нового, большого, глубокого, как Вселенная, и близкого, вместе с тем…

Потемкину было непросто вчера: «Сейчас ничего не могу сказать тебе, Люда…

— А скажешь, потом… Еще можно!

— Да…».

Он скажет. Ему есть что сказать, а ей всегда его слово нужно, потому что в каждом из них открывается что-то новое. А то, что не было новым, обретает новый оттенок.

«Потери, Люда… Их не надо бояться! Они естественны…

— Это ты мне нарисовал себя? Нас, Потемкин?

— Десять дней еще есть! Они потрясут этот мир! Ты слышишь? Я знаю! И ты — свободна! Я точно знаю!

«Свободой грозим мы друг другу, да? Получается так? — невесело улыбнулась Люда, — Сегодня десятый день... А я же его добилась! — оглядела мир Люда, — Мир не сошелся в двух плоскостях. Меня добивался Сева, а получил Потемкин, который не добивался! Ломаю… — думала Люда, — Что-то ломаю я в этом мире. А разве так можно? Простит меня мир за это?»

— Добрый день, младший сержант Левандовский! — подошел к Людмиле милиционер, — У Вас проблемы?

— Проблемы? — очнулась Люда, — Нет, я на работу иду.

— Вы улицу так неудало переходили. Вас могли сбить. Вы понимаете?

— Неудало?

— Ну да. Вы задумались, видно. Это бывает. Но, будьте внимательны.

— Да, Левандовский, я постараюсь. Спасибо. А Вы…

— Я слушаю Вас, — Левандовский не торопил ее, видя, что она хочет спросить.

— А Вы, — она не решилась. Хотела спросить: знает ли он Потемкина? Знает, скорее всего, но имеет ли это значение?

— Извините, — сказала Люда и отошла.

Но она поняла теперь все. Сева Гриневич, он ведь хороший. Он добрый, пушистый и мягкий. Заботливость — это и есть он. А он — мужчина, ему нужна женщина, а женщине — нужен он. Почему этой женщиной Люда не может быть? Обнять мужчину, впустить его, как Потемкина, внутрь, в себя — это все естественно!

Но вот с Потемкиным Люда могла быть собой, а это бывает однажды! Поэтому весь мир, Потемкин и Сева, — должны простить Люду. А больше ей ничего в этой жизни не надо!

Младший сержант Левандовский был уже поодаль. Неуместно было бы крикнуть на расстоянии: «Девушка, все-таки, будьте поосторожней…».

Нет, не ошибка!

Сергей снова включил прибор. Датчик прибора — пес цилиндрический, был среди них — в кухоньке, над бетонным полом.

Потемкин, на доли секунды отвлекся... Усталость, которая долго, за несколько лет, накопилась, легла именно в этот момент, на плечи. Он почувствовал взгляд Сергея. И встретился с ним глазами.

Взгляд говорил ему: — «Есть!»

— Сергей, — через комок, напрягающий горло, спросил он. — Ошибки бывают?

— Нет, здесь не ошибка!

— Анна Ивановна, — голосом непомерно уставшего человека, спросил Потемкин. — Скажите, где есть телефон?

Поднял взгляд вслед за этим вопросом, и понял — ответа не будет...

— Сергей, — попросил он. — Будь добр, позвони. Вызови к нам опергруппу.

Из-под руки следователя прокуратуры в бланк протокола допроса рядами укладывались строки. «Паразитический образ жизни. Постоянно надо мной издевался... Применяя физическое насилие, склонял к сожительству... Восьмого марта, когда квартирантов не было — уехали на праздники к родителям, мой сын, по пьянке продал телевизор. Он был один, на своей половине. Зашла его выругать... Он заломал мне руки, и опрокинул... Стал тыкать членом в лицо, попал в глаз, было больно... Я вырвалась и побежала к себе... Голый, он бежал следом... Я заперла дверь. Он стал ее чем-то бить. Дверь стала падать... Ледоруб — он был у меня под рукой; ничего больше не было...