Кристина поставила пустой бокал на стол, поджала под себя ноги, сидя на диване рядом со мной, и продолжила:

– Слушай и ты, Хуберт. Тебе это ведь тоже должно быть интересно... или я ошибаюсь?, –  Кристина, словно Хотела убедиться, не попросит ли Хуберт её и в этот раз, покинуть помещение?

– Мне тоже, важно, услышать правду из первых уст, мама. Только, если ты спустишь на Наташу исторических псов, мы немедленно перестанем слушать твою исповедь! Поняла?

– Да поняла я, Хуберт, поняла, – заверила его Кристина, вытирая покатившуюся слезу.

– Отец уходил на фронт. Как потом выяснилось, на восточный. Помню, как я прощаясь с ним, сидела у него на коленях и с восхищением разглядывала его военный костюм. В тот момент, я возлюбила нацистскую униформу. В ней, образ отца казался мне каким-то, сказочным. Для меня он был рыцарем, который побеждает зло и защищает слабых. Наконец, отец скрылся за дверью. Его начищенные до блеска сапоги, оставили неизгладимое впечатление чистоты намерений, близкого мне человека.

Скоро, однако, я возненавидела такие же, до блеска начищенные сапоги и униформу.

Мы, с мамой и маленьким братом, оказались у одного фермера. Однажды, в большом дворе фермерского дома, я увидела чудовищно измождённых людей. Они были очень худыми, с большими бородами и синяками под глазами. В рваной лёгкой одежде, несмотря на осенний холод. Они сидели на каменном полу, почти без движения.

Я взволнованно спросила свою мать: „Что случилось с этими людьми?“ Она ответила: „То же, что и с нами – война. Но им, меньше повезло...“ Во дворе находились русские пленные. В какой-то момент, пленники, глядя на мою маму, стали доставать железные миски и ставить посреди двора. Она немедленно удалилась, но скоро вернулась с большой кастрюлей, в которой сварила картофельные очистки. Как только, мама начала разливать эту горячую похлёбку в ёмкости, появились огромные, чёрные, начищенные до блеска сапоги и распинали тарелки по двору! Обладатель этих сапог – холёный немецкий офицер, в приказном тоне, заставил мою мать вылить содержимое кастрюли на землю!

С тех пор, я возненавидела нацистскую униформу, потому что никогда не забуду лица этих голодных русских мужчин!       

– Однажды, раздался звонок в дверь. Я побежала открывать. У порога стоял мужчина, ничем не отличающийся от русских пленных, которых мне довелось лицезреть на фермерском дворе. Худой, бледный, оборванный, бородатый. Я очень испугалась. Он вошёл и сказал:

– Я твой отец.